Смерть – то неизменное состояние, с которым рано или поздно сталкивается каждый живой организм. Смерть, как и жизнь существует с момента начала этого мира и человечество на протяжении всей своей истории пыталось понять и осмыслить свое отношение к каждому из них. И оно менялось: от сакрально-мистического до буквально-материалистического. С точки зрения современной медицины не составит труда определить жив человек или мертв. Есть четкие критерии, исходя из которых врачи констатируют смерть. Смерть — это конечное и однозначно трактуемое состояние, противоположное жизни. Хотя есть ведь и кома, когда душа словно бы заточена в теле, которое ни живо, ни мертво, хотя формально функционально поддерживается биологическая жизнь.

А если мы посмотрим на человека с точки зрения его внутренней реальности, его самоощущения, то тут все становится еще более запутанным. На людях человек может выглядеть живым и энергичным, а оставаясь наедине с собой испытывать бездну отчаяния и желание лечь и умереть, но при этом снова и снова вытаскивать себя за волосы из бездны и изображать некую нормальность. Этот феномен хорошо был проиллюстрирован несколько лет назад спонтанным флешмобом, прошедшим по сети под хэштегом #faceofdepression, что позволило в обществе хоть немного снять табу и начать говорить, и признавать факт, что внешнее демонстрируемое поведение не есть то, что с человеком происходит на самом деле.

Работая с нашими клиентами, мы психологи знаем об этом и часто видим это расщепление у наших клиентов. Чем активнее человек инвестирует свои внутренние ресурсы лишь во внешний облик, в персону, тем больше растет раскол между ложной частью и истинной. Да, наша культура нарциссична и эта проблема не возникла вчера, но современные технологии, соцсети все больше обостряют этот разрыв. Фокус смещается с того, кто ты на то, как ты выглядишь, что транслируешь, соответствуешь ли представлению целевой аудитории о том, каким тебе следует быть. И если смотреть за тенденциями среди блоггеров, то тут ты или успешный и радостный нарцисс, в жизни которого все только превосходно и никак иначе, или ты истерик, а может и пограничник, который обнажает всю свою жизнь и при этом не фильтрует, что можно нести в мир, что нет.

Но невзирая на некоторые подвижки в обществе, на индивидуальном уровне человек сталкивается с сильнейшим стыдом перед обнажением своих чувств и переживаний, они изначально обесцененны и все, что маркируется психикой как негативное, отщепляется и вытесняется в бессознательное, что и приводит человека в том числе и к депрессивным переживаниям и другим соматическим проявлениям.

Если сосредоточиться на ощущениях, приносимых нашими клиентами в поле терапии, то тут мы и столкнемся с мертвенностью, но при внешне живом теле. Иногда эта мертвенность осознается (частично) нашими клиентами, и они об этом говорят, иногда она просто ощущается в контрпереносе и проживается аналитиком на уровне ощущений. А бывает и так, что подступиться к этим переживаниям даже через контреперенос можно далеко не сразу, а спустя длительное время. Мертвое оказывается настолько невыразимо-огромным, что это оказывается за пределом спектра восприятия, что-то настолько громко молчащее, что далеко не сразу обнаруживаешь это в поле. 

Чем глубже уровень травмы и сильнее расщепленность, тем труднее оказывается удерживать эти переживания аналитику. И тут каждый раз задаешься вопросом: выдержу или не выдержу и облегченно вздыхаешь, если удается выдержать этот груз напряжения.

Приведу небольшой пример из практики, где у меня в процессе сессии с клиенткой возникло такое тягостное и мертвенное ощущение в контрпереносе, что в голове как заведенная крутилась мысль: «застрелиться или повеситься», что опознавалось мной как мертвая часть клиентки, чей отец за 2 года до этого повесился. Эта часть настолько сильно проявилась и захватила меня в тот раз, что и после сессии, выйдя в общий коридор, я почувствовала запах мертвечины и поймала себя на мысли, что срочно хочу на святую землю пройтись и подышать воздухом. Что, собственно, я и сделала. К счастью, у меня неподалеку есть старый монастырь 14 века, где я иногда гуляю. Ощущение мертвого в живом одно из самых сложных переживаний, но это именно то, что бессознательное клиентки принесло тогда нам в работу и именно то состояние, в котором она живет постоянно. Я чувствовала, словно бы в меня пытаются запихнуть мертвичину, а все живое во мне встает от этого на дыбы. В моей фантазии сейчас это действо сродни укусу зомби, которая превращает тебя в последствии в живого мертвеца. А мне совсем не улыбалось так себя ощущать. И я до сих пор задаюсь вопросом, а можно ли сконтейнировать такое, не умертвив что-то в себе при этом.

В этой связи вспоминается и другая клиентка, которая как-то принесла сон, где из тела мертвого человека ложкой вынимались внутренности и какие-то люди делали из них пирожки. Причем рассказывалось об этом совершенно спокойно, ту клиентку этот сон не пугал, а во мне он вызывал столько отвращения, что хотелось буквально блевать. Мне казалось, что словно бы я на пиршестве каннибалов и в меня пихают против моей воли эту дрянь. Подобная перспектива вызывала ужас настолько, что блокировалась моя способность к символизации данного материала. Понимаю сейчас, что тогда мне не хватало сил и опыта ни увидеть, ни переработать этот безусловно глубоко вытестененный и психотический материал, что был принесен клиенткой, что, возможно, и привело к тому, что она исчезла из терапии с наступлением первой волны пандемии.

Возвращаясь же к первой истории, то работа с той клиенткой шла крайне тяжело и мучительно для нас обеих, на сессиях повисали тягостные паузы, напряженное молчание словно бы звенело в воздухе, но что-то же побуждало ее приходить в кабинет снова и снова, значит была какая-то надежда и в самом клиентке на свое исцеление? Но сколь же хрупка и зыбка эта надежда. На переднем плане гордо и самонадеянно расхаживила смерть, вставая в поле между нами и насмехаясь словно бы над нами обеими. Она словно бы перекрывала кислород, оставляя лишь небольшой зазор на слабый глоток воздуха, а потом снова давила на горло. Смерть искажала мир, который видела клиентка. Во всем ей виделся лишь тлен и конечность. И конечно же, жизнь обесценивалась настолько, что ее практически и не было видно. Мы словно бы проживали изнанку жизни, попав в мир наоборот. Жизнь реальная ее пугала, ведь в этом перевернутом мире ей не было места. Динамика наших отношений была похожа на поединок архетипических сил: Жизни и Смерти. Она так отчаянно пыталась быть на стороне смерти, а я столь же отчаянно не позволяла ей окончательно раствориться в Небытии. Ведь в данном случае клиент так долго отравлен этой мертвенностью, что и не верит в то, что может быть иначе. Тогда аналитик становится тем, кто верит, кто держит эту веру в оживление клиента внутри себя, при этом удерживая раздробленность и мертвенность одновременно, не становясь при этом ни спасателем ни богом, а лишь тем, кто видит свет во тьме, живое в мертвом. Пусть вначале лишь как намек, как образ, который держишь внутри себя. И если клиент не сорвется и останется в терапии, то помочь и ему самому увидеть и почувствовать этот свет и в себе самом.

Если вернуться к сказкам, в них растерзанного героя окропляют мертвой водой, а лишь потом живой. Вот как этот момент трактует известный фольклорист, исследователь волшебных сказок Владимир Пропп:

"Есть объяснения, почему героя сперва опрыскивают мертвой водой, а потом живой. Мертвая вода его как бы добивает, превращает его в окончательного мертвеца. Это своего рода погребальный обряд, соответствующий обсыпанию землей. Только теперь он - настоящий умерший, а не существо, витающее между двумя мирами, могущее возвратиться вампиром. Только теперь, после окропления мертвой водой, живая вода будет действовать".

Аналитик внутри себя делает работу по опознаванию и собиранию этих частей, чтобы потом со временем эти разрозненные, разрубленные и отщепленные мертвые куски сложить и сделать их увиденными для сознания клиента. И насколько же длинным может оказаться этот путь. Ведь когда мы впервые обнаруживаем тот или иной отрубленный или потерянный кусок, то можем столкнуться с тем, что он может оказаться совсем не в том виде, как бы нам того хотелось. Мертвое - есть мертвое. Оно воняет, разлагается, отвратительно выглядит. И уж последнее на что хочется смотреть, так на эти части. И преодолевая отвращение, брезгливость и страх начинаешь очищать и складывать эти части. Но вначале они никак не стыкуются и тут, конечно, можно пытаться искусственно их соединить, но тогда получится лишь Франкештейн, пугающее ожившее мертвое существо, которому нет места среди живых, да и жизнеспособность последнего весьма сомнительна. Чтобы не пойти этим путем нам важно обратиться к образу мертвой воды. Как мне представляется, вначале именно аналитик орошает мертвой водой своих внутренних слез эти части, приглашая тем самым клиента к оплакиванию и гореванию над тем, что случилось в жизни клиента и тем, чему уже никогда не быть. Вначале эти слезы очень горькие, но именно они рубцуют и соединяют разрубленные части, и лишь спустя время можно добраться до воды живой, которая даст силы и новое понимание самого себя, ту самую необходимую трансформацию.

Теперь я хочу обратиться к теме жизни и выживания. Можно ли считать выжившего живым? Что утрачено или умертвлено у него внутри? Может ли он поверить в то, что не надо больше выживать и не проигрывать этот паттерн снова и снова в своей жизни? И самый главный вопрос, как вернуть его к жизни? 

Если бы не соматический симптом, то вряд ли бы она до меня и дошла. Запрос не аналитический: постоянные головные боли и бессоница. С этим обычно не к нам, а к неврологам, но там она уже была и ей посоветовали обратиться к психотерапевту. Уже с первой сессии я почувствовала, как меня захватила ее история. Такой концентрации детского страдания и унижения мне еще слышать не доводилось. Мать-судья с выраженными садистическими и психопатическими наклонностями издевалась и мучила своих дочерей. Слишком долго делаешь домашку в первом классе - иди ночуй на мороз с бомжами, опозадала от бабушки в 10 лет на 5 минут - наказана и спишь под кухонным столом, влюбилась в мальчика в 16 лет - побреем на лысо и будешь неделю ходить по дому с прикованной наручником к ноге гирей. А впереди лето и 11 класс, в который она так и не пошла, хотя училась до этого и хорошо. Меня до сих пор трясет, когда я вспоминаю эту первую сессию и то, как у меня защемило сердце от этого рассказа. Помню, как тогда сказала ей: «как же ты выжила во всем этом?» и признала, что не удивительно, что при такой личной истории у нее головные боли и бессоница.  Сейчас вспоминая этот случай и ее запрос, я его формулирую куда проще: «хочу, чтоб не болела голова». Она потом и резко ушла из терапии, оборвав ее так же стремительно, как и ворвалась. Голова прошла, про что же работать.  

Стандартная история. Красивая девушка на содержании обеспеченного мужчины. Местами эта история звучала как красивая сказка, что-то похоже на отношения: подарки, совместные поездки, светская жизнь – здесь она королева, в центре внимания, на ее прихоти и желания спускаются миллионы ежемесячно, но машина единственное, что хоть как-то ликвидно… Ничего не наживается, все утекает, рассыпается, превращается в прах, деньги в руках не держатся, все уходит на ерунду - попытка вещами заполнить внутреннюю пустоту, но вся эта радость держится пару часов и дальше уже эта вещь не нужна, она отработала свою роль и просто лежит мертвым грузом. На самом деле ей не нужны все эти дорогие бренды, ей ничего не нужно, а то, что по-настоящему могло бы принести ей радость у нее нет. «Ни ребенка, ни котенка», - фраза, которую часто с грустью произносила она, говоря о своей жизни. Одиночество, вакуум, мертвенность при внешней живости, глубочайшая, но, не осознаваемая депрессия. Любовница, а не жена, зависть к жене, бессильная ярость на нее и невозможность что-то изменить. Правила игры. И все то же унижение, только в других отношениях, и все та же изощренность. 

Мертвенность жизни, невозможность самой ужаснуться, это может лишь сделать другой, невозможность оплакать себя и свое детское горе. И огромный страх соприкоснуться со всем. Что держало ее пусть и не долго в нашей работе? Нужен был кто-то, кто сможет признать ужас ее жизни, оплакать ее, как Исида над телом своего мужа Осириса, но дальше путь бы лежал в депрессию, а как можно идти в ад, если вся твоя жизнь до 18 лет была адом? 

Когда она резко вышла из терапии, посчитав, что все ее беды и проблемы остались позади, то мне было грустно ее отпускать. Я чувствовала незавершенность процесса, но все-таки выбор всегда остается за клиентом, оставаться или уходить. И я тогда думала о том, чего же удалось достичь в нашей с ней работе и с чем же она пошла дальше в свой большой мир. И в ответ на эти мои размышления мне приснился сон, которым я с вами сейчас поделюсь. 

Летний солнечный день и я гуляю по тенистой аллее в парке вместе с клиенткой, мы спокойно идем и разговариваем, рядом проходят другие люди, проезжают велосипедисты, а мы идем и говорим. По правую руку от нас виднеется стена монастыря и мы в своем путешествии обходим эту стену полностью и потом оказываемся по другую ее сторону и проходим уже по внутреннему двору, завершая свое движение перед аркой ворот, над которой висит крест, и эта арка ведет уже на территорию храма. Здесь я ее оставляю и мы расстаемся.

Сон пришел ко мне как ответ на волнующий меня вопрос о возможной дальнейшей судьбе моей клиентки и я интерпретировала его следующим образом: небольшой отрезок ее жизненного пути, проведенный нами вместе, подвел ее к тем воротам  жизни, куда ей  нужно уже вступать самой. Но словно бы она уже знает, куда ей идти, и у нее теперь пусть небольшой, но появился источник внутреннего света, который как дар Галадриэли может светить там, куда свет солнца не проникал никогда. И тогда есть надежда, что она сможет найти свой путь во тьме и больше не потеряется.

А теперь другая история про старый ненужный зонт. История этой девушки во многом похожа на предыдущий кейс. Тоже соматический симптом, пришла с диагностированной депрессией и уже принимая антидепрессанты. Сильная боль в грудине, словно бы бетонная плита давит ей на грудь и не дает дышать. 

Если в предыдущей истории клиентка не знала, как обращаться с вещами в своей жизни, то в этой истории образ мертвенности приносится через ощущение себя старой ненужной вещью. «Я словно старый зонт», - слышу я слова своей 27 летней клиентки. И в этих словах столько боли, а во взгляде тоска. Она не может даже помыслить себя живой. Ей кажется, что она проживает жизнь вещи. 

В этот момент невольно в памяти всплывают строчки из «Натюрморта» Бродского.

Преподнося сюрприз

суммой своих углов

вещь выпадает из

миропорядка слов.

Вещь не стоит. И не

движется. Это — бред.

Вещь есть пространство, вне

коего вещи нет.

Вещь можно грохнуть, сжечь,

 распотрошить, сломать,

Бросить. При этом вещь

 не крикнет: «какая мать!»

И снова образ мертвенности. В контрперенос проникает эта мертвенная холодность, да и сама клиентка всегда на сессиях сидит и кутается, словно никак не может согреться. Грустная, одинокая, потерянная девочка, для которой так непривычно, что ее слушают. Порой мне кажется, она провела свою жизнь в такой глубокой внутренней замороженности, что пока что она приходит хоть немного отогреться.

Нежеланный ребенок, родившийся по случайности от двух подростков, не знавшая отца, а от матери алкоголички, получавшая только побои и издевательства, о которых знали и соседи, и школа, но никто не проявил участия к судьбе ребенка. Ведь сколь сильна была сила страдания ее души, если уже в 6 лет, в очередной раз чем-то досадив своей матери, девочка ушла из дома и ночевала на подоконнике в подъезде где-то в чужом дому. «Мне хорошо там было, я и уснула». Она словно бы и не ждала, что ее найдут. Холодный подоконник в подъезде уютнее родного дома. Как тут не вспомнить про Девочку со спичками. Такое же одиночество и безнадежность. А уже совсем скоро она попросит свою мать сдать ее в детдом, который был неподалеку. Мать не отдала, может побоялась осуждения?! Позже, когда девочку из обычного класса перевели в школу для трудных детей, только там она смогла найти тепло и поддержку, хотя в той среде правили законы стаи или зоны, тут уж как поглядеть. Может потому ей там и стало комфортно, что у большинства были схожие жизненные драмы и это сплачивало этих одиноких детей.

Выживание было ее смыслом и главной целью стало поскорее покинуть мать.  И уже в 15 после очередных побоев матери, где та сломала девочке нос, клиентка съезжает к своим знакомым.  Там ее приютили, дав ей кров и пищу, иногда подкармливали, зная, что сама она лишний раз не попросит. Чуть позже она устраивается работать официанткой в местный ресторанчик, клиенты ее любили и оставляли щедрые чаевые за то, что она умела их слушать, подсаживаясь к ним за столики, где терпеливо и внимательно общалась с ними. 

Сейчас это одинокая девочка, состоящая в странных отношениях. И не понятно, то ли есть они, то ли их нет. Про нее иногда вспоминают и дают ей денег на жизнь, как тогда в юности, только вместо комнаты ей предоставили странную неуютную квартиру на окраине города, сплошь уставленную камерами и машину с прослушкой. Но ей словно бы все равно на это. 

Девочка не белоручка, она умеет работать и зарабатывать сама, но отношения словно бы высасывают из нее всю жизнь, убеждая ее в том, что она лишь вещь, объект наблюдения и не более того. Заводная птичка в клетке. 

Каждый раз видя ее, я внутренне проговариваю ей: «держись, девочка, держись» и будто бы в ответ на мой внутренний призыв она оживает, одеревенелость словно бы отступает и начинает проступать черты живой девочки.

Тут невольно вспоминается Пиноккио, который так хотел стать настоящим мальчиком и в конечном счете стал.

– Молодец, Пиноккио! Так как у тебя доброе сердце, я прощаю тебе все твои проделки до нынешнего дня. Дети, которые помогают родителям в нужде и болезни, заслуживают великой похвалы и великого уважения, даже если они не являются образцами послушания и хорошего поведения. Будь разумным человеком в будущем, и ты будешь счастлив!

     В это мгновение сон окончился, и Пиноккио проснулся.

Представьте же себе его изумление, когда, проснувшись, он заметил, что он уже больше не Деревянный Человечек, а настоящий мальчик, как все мальчики! Он осмотрелся и вместо привычных стен соломенной хижины увидел красивую светлую комнатку. Он соскочил с кровати и увидел красивый новый костюм, новый колпак и пару кожаных сапожек точно по его мерке.

     Он быстро оделся и, разумеется, прежде всего сунул руки в карманы. Оттуда он вытащил маленький кошелёк из слоновой кости, и на кошельке было написано: «Фея с лазурными волосами возвращает своему милому Пиноккио сорок сольдо и благодарит его за доброе сердце». Он открыл кошелёк и вместо сорока медных сольдо ему в глаза сверкнули сорок новеньких золотых цехинов.

     Потом он посмотрел в зеркало и не узнал себя. Он не увидел больше прежнего деревянного человечка, куклу, а увидел живого, умного, красивого мальчика с каштановыми волосами и голубыми глазами, с весёлым, радостным лицом.

     Во время всех этих чудесных событий, следовавших одно за другим, Пиноккио уже толком не знал, бодрствует он или спит с открытыми глазами.

     «А где же мой отец?» – вдруг подумал он. Он пошёл в соседнюю комнату и нашёл старого Джеппетто здоровым, бодрым и в добром расположении духа, как некогда. Старик опять держал в руках свой инструмент и в это время как раз вырезал великолепную раму с листьями, цветами и всевозможными звериными головами.

– Скажите мне, пожалуйста, дорогой отец, как вы объясните это внезапное превращение? – спросил Пиноккио, обнял Джеппетто и сердечно его поцеловал.

– Это внезапное превращение в нашем доме – исключительно твоя заслуга, – ответил Джеппетто.

– Почему моя?

– Потому что скверные дети, становясь хорошими детьми, обретают способность делать все вокруг себя новым и прекрасным.

– А куда девался старый деревянный Пиноккио?

– Вот он стоит, – ответил Джеппетто.

     И он показал на большую деревянную куклу – деревянного человечка, прислонённого к стулу. Голова его была свернула набок, руки безжизненно висели, а скрещённые ноги так сильно подогнулись, что нельзя было понять, каким образом он вообще может держаться в вертикальном положении.

Пиноккио обернулся и пристально осмотрел его. И, после того как он его минуту пристально осматривал, он произнёс с глубоким вздохом:

– Какой я был смешной, когда был Деревянным Человечком! И как я счастлив, что теперь я настоящий мальчик!

В приведенных мною историях есть общая черта - каждая из этих героинь ни жива, ни мертва. Они в пространстве между, в лиминальности, где их собственная способность к оживлению себя нарушена. И каждая из них словно бы Иван-Царевич из сказки «Иван Царевич и серый волк» совершенно беспомощны перед лицом опасности и лишь серый волк становится носителем трансцендентной функции, предвидящий сложности и помогающий герою выпутываться из тех ситуаций, куда он сам себя по незнанию завлек.

На этом я бы и остановилась, если бы не интересный факт - клиентские сны. Словно бы почуяв, что я готовлю доклад на летнюю школу в тематике снов некоторых клиентов, стали появляться образы мертвой воды, привлекая мое внимание к аспектам поля мертвенности, о котором мне стоит упомянуть в своем докладе. Итак, приведу сон клиентки, с которой мы работаем около 4 лет: «я нахожусь в комнате, где я вижу несколько девочек. В середине комнаты стоит большая емкость прямоугольной формы под стеклянной крышкой. Внутри емкости мертвая вода. Я подхожу и отодвигаю крышку, вдруг замечаю, что из-под нее вылезает девочка. Я понимаю, что она была мертвая и сейчас ожила. Эта девочка хочет приблизиться ко мне, но я удаляюсь от нее, пытаясь вжаться в стену. От девочки исходит ощущение какой-то потусторонности, словно бы она колдунья и обладает какой-то силой.»

В работе с данной клиенткой снов обычно много, они являются чем-то для нее обыденным, что непременно должно прозвучать на каждой сессии. Необычность подачи этого сна заключалась в том, что он ее так потряс, что она решила не просто его рассказать, но и схематично зарисовать. Так как за все время нашей работы это было сделано впервые, то сам этот факт не остался для меня незамеченным. Сон хотел быть не просто услышанным, но и увиденным тоже. Поскольку мы знаем, что сон несет послание на нескольких уровнях: не только для клиента, но и для аналитика тоже. И я стала думать о том, что же хочет этот сон поведать мне. Не буду заострять внимание на значении сна для данной клиентки, скорее хочу поделиться с вами, тем на какие выводы этот сон меня подвел. 

Когда мы имеем дело с мертвым, то оно может быть в разных «агрегатных» состояниях и тут важно дифференцировать, что же проявилось в поле терапии. Просто сказать, что это мертвые части явно будет недостаточно. Иногда обнаруживается полуразложившийся труп со следами насильственной смерти, как в примере сна про «пирожки», и здесь может быть понятно, что до этих частей психики еще слишком долго добираться, ведь кто-то же эту часть убил, и попытался скрыть преступление, а значит и в поле нашей работы тоже что-то будет маскироваться и прятаться, чувства будут настолько отщеплены, что к ним еще долго надо будет прокладывать дорогу. Иногда мертвое предстает в роли призрака, который словно бы вселяется в разные тела и может быть настолько незаметен, что не сразу и поймешь, что же не так. Он как настоящий призрак будет постоянно ускользать и растворяться. В других историях мертвое может представляться в виде упырей, зомби и прочей нечисти, соприкосновение с которыми впрямую может быть опасным и токсичным. И тогда правильной стратегией будет последовать тому, что «сперва маску на себя, а потом на ребенка», не позволив этим частям тебя отравить и обратить в нечесть. Прежде чем бежать за живой водой и стремится геройствовать важно понять, а не стремимся ли мы вместо трансформации из мертвого в живое устроить ремейк «оживших мертвецов», что понятно дело не хочется. Но так же справедливо и другое, что хотя в любом случае соприкосновение с мертвыми частями всегда будет тяжелым и неприятным в работе, но при этом важно не бежать там, где можно помочь клиенту, быть терпеливым и отважным и возможно лишь через проживание образов, сказок и метафор внутри себя аналитик капля за каплей сможет собрать и мертвую и живую воду. И закончить свой доклад я хочу замечательным стихотворением Марии Маховой «Больно».